7. Мамардашвили. Психологическая топология пути. Том 1. Лекция 1. Абзацы 7-11. Комментарий 13.02.22.

Вот эти четыре абзаца, которые я комментирую в данном видео:

7. "Повторяю, давайте отнесемся к тексту, который содержит в себе некоторую психологию и философию, как к тому, что делаем и мы в своей жизни, - может быть, этот опыт и пригодится нам, как может пригодиться платье. Мы ведь можем сами подбирать и выбирать себе платье. тем более что Пруст дал нам такое право, он нам разрешил это в своем завещании (если текст "Утраченного времени" рассматривать как завещание), сказав: пожалуйста, делайте, как хотите, поступайте с ним, как с платьем".
8."Тем самым я хочу сказать (если приложить к этому ученый философский термин), что мы имеем дело с тем, что в философии называется онтологическим (то есть ненатуральным) и экзистенциальным опытом. Это живой экзистенциальный опыт, и все понятия, которые применял Пруст (и которые будем применять мы), имеют смысл лишь в той мере, в какой мы можем дать им живое экзистенциальное содержание - содержание некоторого живого переживания. Весь роман усеян символами переживания (и потому он интересен) - лени и труда, страха и мужества, жизни и смерти, - и весь он, и ритмом своим, и текстурой, похож на отчаянный смертный путь человека: в излагаемые события и переживания включаются только те, которые несут на себе отблеск света, излучаемого ликом смерти".
9. "Можно сравнить окончательный текст, каким стал роман Пруста "В поисках утраченного времени", с текстом другого его романа. который так и остался лежать и который Пруст даже не пытался издавать. Этот роман назывался "Жан Сантей" (в нем около двух тысяч страниц довольно связного и цельного текста) - роман, который Пруст просто отложил в сторону и начал писать то, что было потом издано под названием "В поисках утраченного времени". Если сравнивать, многое из романа "Жан Сантей" вошло в новый роман; многое, что было в "Жане Сантее", и было очень интересно, Пруст забыл, когда писал "В поисках утраченного времени" а кое-что просто не вошло в окончательный текст. Интересно: почему не вошло? Ясно видно, почему: многое из того, что там рассказывалось, являлось как бы нейтральным - можно было бы рассказать, а можно и не рассказывать, ни жарко, ни холодно; не было задыхания, в нем не было ритма, не было того смертного отпечатка, который имеет все то, что вошло в новый роман.
10. Под смертным отпечатком - среди многого другого, о чем буду дальше говорить, - я имею в виду прежде всего следующую, очень тонкую, вещь: условно назову ее французской страстью. Я вовсе не собираюсь выступать при этом в роли националиста, в данном случае - французского (что мне совсем не подобает). а пользуюсь этим выражением чисто условно, оно означает, что у каждой нации есть свои архетипы страстей. Мы обычно приписываем французам особого рода прозрачную легкость, остроумие и так далее. Так вот, французская страсть, которая является устойчивым архетипом французской культуры и архетипом появления всего значительного в ее литературе, очень трудно выразить и ухватить, хотя сам феномен прозрачен и ясен. Поэтому я начну как бы с другой стороны, от другого автора. Вспомним такую сцену у Бальзака: Растиньяк смотрит с холма на расстилающийся перед ним Париж и произносит следующую фразу: "Maintenant entre nous". Если переводить буквально, она будет звучать так: "А теперь - между нами". Стандартный перевод (не помню в точности, как он звучит) не передает французского смысла, а именно: и я, и ты поставлены на карту, и посмотрим, что будет. Один на один!"
11. "Что является здесь французской страстью? Это мания и смелость поставить себя целиком на карту, или, как говорят французы, s'engager - "ввязаться", но ввязаться не умом, не просто смотреть, а ввязаться, поставив свое тело, плоть свою и кровь на карту в предположении, что именно тогда случится нечто, которое тебе что-то прояснит. Ты что-то поймешь только тогда, когда поставишь себя на карту и в качестве материала понимания, переживания и рассуждения будешь принимать только то, что идет от тебя в этом engagement. Эта французская страсть есть одновременно и декартовский принцип cogito. Мы помним, как звучит этот принцип: Cogito ergo sum. Или: ego cogito, ego sum. Это в действительности вовсе не силлогизм (как иногда думают в истории философии). но выдвижение - в качестве проверочной и контрольной по отношению ко всему - очевидности, которая экзистенциально тебя "повязала". Ты достоверно присутствуешь, будучи поставлен на карту; и только то, что можно с этим сопоставить, соотнести, может получить признак истинности. Пруст абсолютно таков, и таковы же Декарт, Монтень, Бальзак, таков Сен-Симон. который, может быть, больше всего повлиял на Пруста. (Я имею в виду не графа Сен-Симона, основателя социалистических учений, а герцога Сен-Симона, автора мемуаров, относящихся к началу 18 века). Сама форма этого прекрасного участия и риска - поставить себя на карту в реальном светском испытании - и есть то, что я назвал французской страстью".