В 70 лет Джерри Шиллинг рассказывает о лжи, которая опустошила Элвиса Пресли

Особая тишина наступает, когда ты последний живой человек, знающий правду. Она не приносит покоя. Она не приносит покоя. Такая тишина сдавливает грудь посреди ночи и снова и снова задаёт один и тот же вопрос: когда молчание перестаёт быть преданностью и становится предательством?

Меня зовут Джерри Шиллинг. Мне семьдесят. И я больше не буду защищать людей, которые сорок семь лет защищали только себя.

Я встретил Элвиса Пресли, когда мне было двенадцать. Ему было девятнадцать, он играл в футбол в парке Мемфиса, и он пригласил меня присоединиться. Этот момент изменил всю мою жизнь. Не потому, что я стал знаменитым – нет. Не потому, что разбогател – и этого тоже не было. А потому, что с того дня я стал частью мира Элвиса. Не как фанат. Не как сотрудник. Как друг. Как член семьи. Как человек, который был рядом скучными вторничными вечерами и историческими субботними вечерами. Обыденное и легендарное. Всё это.

Я был там, когда он женился на Присцилле. Я был там, когда родилась Лиза Мари. Я был там в годы кино, в годы Вегаса, во время камбэков и последних туров. Я был там шестнадцатого августа семьдесят седьмого, когда мне позвонили и сообщили о смерти Элвиса. И я был одним из последних, кто видел его живым.

Вы должны понять кое-что: я не озлобленный бывший сотрудник с корыстными намерениями. Я не член семьи, борющийся за крохи наследства. Я не авантюрист, пытающийся нажиться на имени Элвиса пятьдесят лет спустя. У меня была карьера и вне Элвиса. Я был менеджером Beach Boys. Я работал в Голливуде. Я построил жизнь, которая не зависела от того, чтобы оставаться в орбите Элвиса.

Но я никогда не забывал то, что видел. Я никогда не переставал знать то, что знал. И сорок семь лет я молчал, потому что верил – искренне верил, – что в конце концов правда восторжествует. Что в конце концов люди, нуждающиеся в справедливости, её добьются. Что в конце концов кто-то, обладающий реальной властью, посмотрит на то, что случилось с наследством Элвиса, с его семьёй, с его дочерью, и скажет: «Погодите-ка, это неправильно».

Я ошибался.

Вернон Пресли умер в семьдесят девятом, через два года после Элвиса. Он умер, так и не поняв до конца, что было сделано с наследством его сына. Что было сделано с наследством его внучки. Минни Мэй умерла в восемьдесят восьмом. Дельта умерла в девяносто третьем. Все люди, которые воспитывали Элвиса, которые знали его до того, как он стал иконой Элвиса Пресли, – все они ушли. Они умерли, так и не успев рассказать свою версию истории.

А ещё есть Лиза Мари.

Лиза Мари Пресли всю свою взрослую жизнь боролась. Борясь за то, чтобы понять своё наследие. Бороться за контроль над тем, что якобы было доверено ей. Бороться за то, чтобы распутать паутину финансовых решений, принятых от её имени, но без её согласия. Бороться за то, чтобы понять, почему ей, единственному ребёнку Элвиса Пресли, пришлось так упорно бороться за то, что оставил ей отец.

Она умерла в январе 2023 года. В возрасте 54 лет. И она умерла, продолжая бороться.

Именно тогда во мне что-то сломалось. Именно тогда бремя молчания стало невыносимым. Потому что смерть Лизы Марии означала, что не осталось никого. Никого, кто мог бы оспорить официальную версию с позиции абсолютного авторитета. Никого, кто мог бы сказать: «Я был там, я видел это, и это не то, что произошло».

Никто, кроме меня.

Я последний человек из ближайшего окружения Элвиса. Последний, кто был там с самого начала, был там в конце и был там во всём, что произошло потом. И если я умру, не рассказав правду – настоящую правду, а не приукрашенную версию, не одобренную пиарщиками историю – ложь победит. Навсегда.

Итак, вот что я собираюсь сделать. Я расскажу вам то, чему я был свидетелем. То, что я видел своими глазами. То, что я слышал своими ушами. То, что я знаю, потому что стоял в комнате, когда это произошло.

Это не домыслы. Это не сплетни. Это не теория заговора или горькие воспоминания. Это свидетельские показания. Это разница между тем, что было сказано миру, и тем, что произошло на самом деле. И я рассказываю это сейчас, потому что все, кто мог бы мне возразить, кто мог бы рассказать свою версию, кто мог бы дать отпор, – они ушли.